Заметки по поводу некоторых дневниковых записей Петра Вяземского

Читая дневник Вяземского, интересно сопоставить его отношение к казни декабристов, отражённое в записях 1826 года и оценку самого восстания 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, данную им значительно позже, в контексте польского кризиса, разразившегося в 1830 году. Параллель (сравнение) между этими двумя событиями (восстание декабристов — восстание в Польше) проводит сам автор дневника, пытаясь осмыслить «по горячим следам» известия из Варшавы, с которой его связывала в прошлом служба на государственной должности.

Если в первом случае мы могли наблюдать, как глубоко потрясла русского человека, интеллигента и гуманитария, суровость наказания организаторов выступления, и его внутренний протест против такой жестокости, то здесь личность Вяземского раскрывается перед нами другой гранью: потенциально ответственного, государственного человека, способного на трезвый анализ обстановки и готового принимать решения, где-то непопулярные, где-то не вписывающиеся в официальную великодержавную доктрину, но решения грамотные и правильные с точки зрения исторической логики и здравой политики.

«Что вышло бы, если 14-го государь выступил бы из Петербурга с верными полками? — вопрошает он, отбрасывая прочь всякие эмоции и популярный в народе идеализм, пытаясь найти ответ не лёгкий, но аргументированный, — В мятежах страшно то, что пакты с злым духом, пакты с кровью чем далее, тем более связывают. Одно преступление ведет к другому, или более обязывает на другое».

Сама историческая практика и конкретные примеры во все времена и во всех странах дают ответ на этот вопрос — «что вышло бы…» в условиях искусственного расшатывания и ослабления централизованной власти. Таких примеров из российской истории мы знаем множество, как до Вяземского (государственная раздробленность, междоусобица, смута), так и после него: Великая Октябрьская Социалистическая революция, перемоловшая в фарш и виноватых, и правых, и классовых врагов, и собственных вождей, и героев. Ибо насилие порождает насилие, «одно преступление ведёт к другому». Единственно правильное решение подсказывает нам Знание своей истории, и интуиция государственного ума: «…головорезов… можно и должно было унять тот же час, как то было 14 декабря»!!! И безмерно актуальный совет тем, кто и ныне у власти: «Должно иметь за себя совесть и не бояться тогда сплетней ни журналов, ни истории».

Однако мы видим, что Вяземский не романтизировал и не героизировал «сильную власть», которая должна лишь выполнять свои функции, но не злоупотреблять ими. Когда восстание поляков было подавлено, он не стал разделять восторженно-эйфорических чувств, охвативших тогда значительную часть общества и в особенности ура-патриотов среди продвинутой интеллигенции. Он вступает в полемику с Пушкиным, Жуковским, Денисом Давыдовым, наивно поставившими Польскую кампанию на одну доску с Бородино.

Он оказался даже в известной степени оппозиционером по отношению к великодержавной политике властей. Он видит и знает Польшу не по наслышке, а изнутри, будучи там длительное время на государственной службе, и понимает, что Польша, выражаясь на современном политическом слэнге, не «банановая республика», и уж тем более, не российская глубинка. Не смотря ни на какие льготы, предоставленные её самоуправлению, она никогда не будет «своей». Уже с позиции нашего современника можно с уверенностью сказать, что время подтвердило его правоту и те события выглядели, по крайней мере, симптоматично.

«Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить ее, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России, Польша восстанет на нас, или должно будет иметь русского часового при каждом поляке. Есть одно средство: бросить царство Польское…» Резюмирует он и добавляет: «Какая выгода России быть внутренней стражею Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом».

Живописно, эффектно и однозначно Вяземский заключает:

«Пускай Польша выбирает себе род жизни. До победы нам нельзя было так поступить, но по победе очень можно. Но такая мысль слишком широка для головы какого-нибудь Нессельроде, она в ней не уместится и разорвет, как ветры разрывали жопу отца его — последнее, правда, не совсем понятно :) , т.к. очевидно, сказано в контексте иных событий — … (Да и у кого мы её взяли, что за взятие…)». Это уже камень в огород Пушкина и Жуковского — реакция Вяземского на выход в свет их книжонки стихов «На взятие Варшавы» с патриотическими дифирамбами. Книжка вышла в свет 11 — 13 сентября 1831 г., а 14-го Вяземский уже пишет в своём дневнике этот памфлет.

«Как похотлив их патриотизм! Только пощекочешь их, а у них уже и заходится и грезится им, что они ублудили первую красавицу в мире».

Высмеивает и критикует их псевдопатриотизм, чуждый настоящей поэзии:

«Очень хорошо и законно делает господин, когда приказывает высечь холопа, который вздумает отыскивать незаконно и нагло свободу свою, но все же нет тут вдохновений для поэта. …Какая тут черт народная поэзия в том, что нас выгнали из Варшавы…»

Тут не приходится удивляться тому, что автор на долгие годы впадает в немилость. Потому что ведь он говорит об этом не только в своих дневниках, но и в личной переписке (тоже подцензурной, кстати сказать), светских беседах, кулуарах и пр. Но в нашем многострадальном отечестве испокон веков такие слабости не в почёте…

© Вячеслав Отшельник, 28 февраля 2009 г.

ОТЗЫВЫ И КОММЕНТАРИИ В СЕТИ:

Николай Гольдман 14. 01.2010 (Блоги.mail.ru — проект закрыт)

Благодарю за Ваш проект «Культура дневниковедения«.
Название тяжеловатое, но понятное.

Добавлю, к дневникам раньше прилагались альбомы, где гости упражнялись в стихосложении, рисунке. Есть замечательные примеры.

В моей библиотеке есть
А.В. Корнилова
«Мир альбомного рисунка»
Русская альбомная графика конца 18 —
первой половины 19 века.
Издательство «Искусство»
Ленинградское отделение 1990 год.

ХАЛАТ (П. Вяземский)

…Прости, халат! товарищ неги праздной,
Досугов друг, свидетель тайных дум!
С тобою знал я мир однообразный,
Но тихий мир, где света блеск и шум
Мне, в забытьи, не приходил на ум.
Искусства жить недоученный школьник,
На поприще обычаев и мод,
Где прихоть-царь тиранит свой народ,
Кто не вилял? В гостиной я невольник,
В углу своем себе я господин,
Свой меря рост не на чужой аршин.
Как жалкий раб, платящий дань злодею,
И день и ночь, в неволе изнурясь,
Вкушает рай, от уз освободясь;
Так, сдернув с плеч гостиную ливрею
И с ней ярмо взыскательной тщеты,
Я оживал, когда, одет халатом,
Мирился вновь с покинутым Пенатом.
С тобой меня чуждались суеты,
Ласкали сны и нянчили мечты.

В. Отшельник 15.01.2010

Спасибо, Николай. Очень интересное дополнение. И это стихотворение — как будто о самом дневнике — выражает его потребность в уединении, покое, побыть наедине с собой, вне мирской суеты и внутренней несвободы.